- А ты знаешь, Василь Ваныч, что такое Бизе? Или, скажем Росиня? А вот такое – Бах? А ищо ажно язык сломать можно ведь, так чудно – Глинки?
Василь Иваныч задумчиво взглянул на Петьку:
-И где ж энто ты таких слов-то нахватался? Нешто в Деникинском штабе? Пора тебе Петька прекращать глупые вылазки в разведку. Ничего ценного не приносишь, только какую-нибудь буржуйскую, мать твою, непотребь!
-Бери выше! – Засиял Петька.
-Куда ж ищо?
-Не в Деникинском, а в Колчаковском штабу! Триста верстов отмотал по степи, а вот и узнал, что энти Бахи такие, да Росини с Глинками – энто птицы!
- Вороны, поди, иль воробьи, что ли? – Чапай прикрутил пальцами ус.
-Как бы вороны, но певчие. А то ж как понимать, когда перед ихним штабом поручик гарлапанил: «1 апреля день птиц», а дальше «в концерте услышите Бизе, Росиню, и также энтого Глинки и Бах».
Чапай нахмурил брови: - Бах энто понятно. К атаке готовятся буржуи. Апрельские маневры значит задумали гады, туды их в перья! А вот «день птиц» ажно засекреченный маневр… А часом не день дурака нынче? Вот и развели тебя, Петро, птицами, как последнего пернатого…
Петька недовольно скривил гримасу: - Скажешь тоже «развели»… Да я ихнего, как его, диринджора, на себе триста верстов тащил! С ним чичас Анка разбирается – примочки прикладывает к роже егойной, потому как уж очень раскрасавец сопротивлялся.
-Да ты че? Диринджора взял? – обрадовался начдив, - Ну ты орел, Петруха, а то начинаешь тут бизе всякое. Айда, показывай, что за птица.
На козлах лежал в онемении, весь залепленный пластырями и лопухами, дирижер колчаковского духового оркестра, а Анка вся разодетая во фрак, суетилась с отварами и зельем собственного приготовления. Чапай аж фыркнул, увидав такую картину.
-И шож у тебе за фасон тутачи? – острым, как лезвие сабли, взглядом окинул начдив фрак Анки.
-Не мое это. Оделася, потому как прохладно нынче, - стала кокетничать Анка, повертев длинными фалдами фрака, - а плененного допросить не пришлось. Язык опухший и рот не открывается. Уж сколько я сыворотки правды в его задний проход извела, ничего не помогает! А про фасон это зря заметил. Мой дядя Франкенштейн завсегда такой пинджачок носил!
Чапай перевел взгляд на Петьку:
-Да ты, Петро, не орел. Ты стервятник, однако. И на кой мне язык без языка? День птиц у него видишь ли, кукарекать у меня будешь, коли диринджор не заговорит!
-А говорить ничего и не надо, - лукаво обратилась Анка к командиру, - вона те, чего у него есть, планы! Внутри пинджака нашла.
И Анка протянула Чапаю целый ворох листов, что были исполосанные линиями, на каких были нарисованы скачущие лошадки.
В своей резиденции, на полу, Чапай разложил планы колчаковской армии лист за листом и такая мощь оказалась: десятки тысяч нарисованных лошадок неслись вскачь по линиям, кто с шашкой на голо, кто вообще без головы… А то еще если листы на обратную сторону перевернуть, так вообще ужасть!
-А ну-ка, Петька, пересчитай беляков! – Приказал Чапай, - Не пойму куда они направляются, но знать будем хотя бы сколько их всего скачет!
-Безголовых считать? – спросил недовольный Петька.
-А как же! Безголовые опаснее остальных. Им ужо и отрубить-то нечего, а боевая единица галопом несется. Может массой задавить…
Уж пятый час Петька считал лошадок, а Чапай все нервничал. Зайдет в свою резиденцию, глянет на планы, заматерится, выйдет из резиденции, глянет на степи, успокоится. Такое поведение начдива не ускользнуло от внимания комиссара Фурманова. Чего-то Чапай нервничает? Баньку бы ему, али в речке искупаться… А может, птиц перелетных встречает, скворцов всяких? День ведь сегодня международный – 1 апреля.
-Что нервничаешь, Василий Иванович? – Подошел комиссар к начдиву, учтиво отдав честь, поправив свою фуражку.
-Ды ну тебя! – Было хотел Чапай послать комиссара куда подальше, чтобы не мешался в ратные дела дивизии, да тут передумал матерится и спросил:
-Вот ты комиссар, встречал на секретных планах фигу?
-Какую фигу?
-Какую фигу? Нарисованную! Вот такую! – И Чапай скрутил фигуру пальцами и поднес ее к носу комиссара.
-Ты чего, начдив, трибунала захотел? Я при исполнении! Но доложить в центр могу…
-Ах ты ж трибунал сразу? А вот энто ты видал?
И Чапай потянул комиссара в свою резиденцию. Там на разосланных листах сидел Петька и мычал ритмично – двадцать две тыщи сто восемсят семь, двадцать две тыщи сто восемсят восемь…
-Вона че! Гляди комиссар! – Чапай зашагал по планам, скомкал пару дивизионов лошадок, поднял лист с полу и показал Фурманову.
-Ну, йо-ма-йо, - завыл Петька, - снова сначала начинать! Василь Иваныч, сколько можно, я уж одиннадцатый раз с первой считать начинаю. Пойди Василь Иваныч в степь, не мешай!
Чапай на вой Петьки не отреагировал, а вот к Фурманову пристал:
-И чегой-то энто?
-Кантата это, а это скрипичный ключ, верно, что ключ, но не фига!
-А вот это… - Фурманов поднял с полу пару листов с лошадками, - знаменитый колчаковский романс «Гори, гори, моя звезда».
Чапай тупо смотрел на листы с лошадками и как-то по собственному в уме рассуждал: «и шо ж энто, Колчак тоже красноармейские звезды рисует? Вот тебе и птицы прилетели, и день дурака оказался!»
Write a comment